О датировке и обстоятельствах создания летописного «Списка русских городов дальних и ближних» (2016)

О датировке и обстоятельствах создания летописного «Списка русских городов дальних и ближних»

// Беларускі археаграфічны штогоднік. Вып. 17. Мн.: БелНДІДАС, 2016. С. 169–180.

Текст, начинающийся фразой А се имена всем градом русскым, далним и ближним, включен в ряд летописных сводов и сборников XV – XVII вв. Из опубликованных он представлен в датируемой серединой ХV в. рукописи Новгородской Первой летописи по Комиссионному списку,[1] в датируемой 1470-ми годами рукописи Новгородской четвертой летописи,[2] в Уваровском списке Свода 1518 г.,[3] в Воскресенской летописи по одноименному списку середины ХVI в.,[4] в сборнике Новгородского Софийского собора 1602 г.[5] В российской историографии за ним закрепилось название «Список русских городов дальних и ближних» (сокращенно – Список).

М. Н. Тихомиров провел в начале 1950-х годов основательный источниковедческий анализ этого текста.[6] Он признал высокую степень достоверности Списка и локализовал на карте 304 из упомянутых в нем 358 городов, отметив, что дальнейшие изыскания в этой области, несомненно, покажут еще большую достоверность Списка, как источника по географии конца XIV – начала XV вв. При локализации городов в литовской части Списка М. Н. Тихомиров опирался в основном на труд М. К. Любавского, в котором историческая география Великого Княжества Литовского была освещена к тому времени наиболее детально.[7]

Для датировки источника основными реперами послужили упоминания в перечне болгарских и валашских городов Тырнова (Тернова) и Видина (Видычева), захваченных турками соответственно в 1393 и 1398 гг., и наличие каменных укреплений в Пскове и Порхове, строительство которых упоминается в летописных сообщениях соответственно под 1384 и 1387 гг. При этом среди псковских городов нет упоминания Опочки, построенной в 1414 г., но есть Коложа, разрушенная в 1406 г. Косвенным аргументом служит наличие в Списке самостоятельного перечня смоленских городов, что может указывать на время до присоединения Смоленска к ВКЛ. Наличие такого же перечня киевских городов автор объяснил так: Киевское княжество составляло особое владение литовского князя Скиргайло, называвшего себя по договору 1392 г. титулом «великого князя Русского». Скиргайло умер около 1395 г., в этом же году войска Витовта в первый раз захватили Смоленск. Но отдельный перечень волынских городов, в состав которых включены и некоторые турово-пинские и галицкие, не нашел столь же правдоподобного объяснения. М. Н. Тихомиров вынужден был ограничиться общей фразой: Это может служить указанием на то время, когда волынские и галицкие города представлялись еще как единое целое.

В целом время создания Списка исследователь определил позже 1387 г. (построения каменной крепости в Порхове) и до 1406 г. (разорения Коложи), вернее же всего, между 1387 и 1392 гг. Он предложил и объяснение критерия, которым руководствовался составитель Списка: в основу определения, что считать русскими городами, был положен принцип языка. Молдавские (волошские) города вошли в Список, вместе с русскими, украинскими и белорусскими, ввиду общности того языка, на котором велась письменность Молдавии и Валахии в средневековье. Собственно литовские и польские города в Список не вошли по этой же причине.

Наиболее вероятным местом возникновения текста М. Н. Тихомиров счел Новгород, поскольку самый ранний из сохранившихся списков включен в новгородский летописный свод (в протограф которого он вошел, по мнению М. Н. Тихомирова, в 1430-е гг.). При этом он отметил, что в киевской части фигурирует форма гроди, нехарактерная для новгородского написания, но часто встречающаяся в документах ВКЛ. Это указывает на использование составителем Списка источников тамошнего происхождения. Возможным видом таких источников он счел хождения или дорожники, которыми руководствовались религиозные паломники.

Затем происхождение Списка было затронуто в статье А. Н. Насонова[8] и его же труде по истории русского летописания.[9] Автор связал возникновение Списка с церковной средой, для которой в конце XIV – начале XV в. особую актуальность имел вопрос о единстве церковной митрополии на Руси. Нехарактерное для русской письменной традиции отнесение к русским городам болгарских, молдавских и валашских им было объяснено тем обстоятельством, что владевший ими молдавский господарь именно в это время признавал церковную зависимость от Галича.

Эту идею подхватил и развил Е. П. Наумов.[10] Отметив недостаточность аргументации М. Н. Тихомирова о языковом критерии отнесения к русским городам дунайской части Списка, он счел версию А. Н. Насонова наиболее правдоподобной, лишь уточняя, что городами, кратковременно отнесенными к Галичской епархии, владел не господарь Молдовы, а иной правитель – Мирча Валашский. Он же указал на важный датирующий момент: в Списке при упоминании Тырнова отмечено, что там находятся мощи Св. Параскевы-Петки: Терновъ, ту лежить святаа Пятница. Между тем, после падения Тырнова ее мощи были перенесены в Видин, столицу Видинского болгарского царства, и произошло это незадолго до крестового похода Сигизмунда Венгерского (1396 г.). В целом, по Е. П. Наумову, именно в данный период (т. е. в 1394 – 1396 гг.) создалась в представлениях некоторых деятелей православной церкви схема такого последовательного подчинения Болгарии, Молдавии, Галича и Киева в смысле канонической церковной юрисдикции, нашедшая свое отражение в Списке русских городов.

Е. П. Наумов указал и возможного инициатора составления Списка – митрополита Всея Руси Киприана, использовавшего для подкрепления собственных притязаний (заметим, отвечавших и планам экспансии Польши и Литвы на юге) и названную схему канонической зависимости, и неурегулированность церковных отношений в Галиче, Молдавии и Болгарии, и слабость и непрочность власти Константинопольской патриархии в этих новых ее митрополиях. Он обосновал это предположение ссылкой на датированное январем 1397 г. письмо патриарха Антония, в котором тот упрекает Киприана в притязаниях на Галич (куда Киприан вопреки патриаршей воле рукоположил епископа) и Мавровлахийскую митрополию (именно в ее состав входили перечисленные в Списке дунайские города).

После того, как патриарх отверг притязания Киприана на дунайские города, Список утратил политическую актуальность для митрополита, но сохранил ценность как уникальный комплекс географических, историко-культурных и военно-оборонительных сведений. Этим объясняется его сохранение и позднейшее включение в летописные своды. Сопоставляя Список с перечнями правителей, которым он сопутствует в некоторых сборниках, Е. П. Наумов пришел к выводу, что он вошел в реконструируемый летописный свод 1409 г.

А. В. Подосинов поддержал версию о Киприане как инициаторе создания Списка.[11] Непроясненным, по его мнению, остался вопрос о месте создания. Версию М. Н. Тихомирова о новгородском происхождении он счел недостаточно обоснованной. Более правдоподобно вскользь высказанное Б. А. Рыбаковым замечание о том, что формулировка а се Залескии любую северную версию исключает. Следует искать автора где-то на Киевщине или на Волыни, для которого и Москва и Новгород всегда были Залесской землей.[12] Но высказанное самим А. В. Подосиновым предположение, что традиция именования северной части Руси Залесьем зародилась в Смоленске, базируется на слишком зыбкой основе. Еще менее убедительными выглядят его попытки показать, что именно в Смоленске находится та ментальная ось, на которую нанизано перечисление городов.

В. Л. Янин, основываясь на сведениях о городах новгородско-литовского и московско-литовского порубежья, поставил уже утвердившуюся датировку Списка под вопрос.[13] По его мнению, проблему создает отнесение к числу литовских городов целого ряда поселений в Ржевской волости: собственно Ржевы (Пустаа Ржова на Волге), Сижки, Туда, Осечена, Горышона, Рясны, Селука (Вселука) и др. Эти пункты неоднократно упоминаются при описании борьбы между ВКЛ и Московским княжеством за контроль над верховьями Волги в 1350-е – 1370-е гг. В то время Ржевская волость неоднократно переходила из рук в руки, но, по мнению В. Л. Янина, окончательно была закреплена за Москвой в 1381 г. не дошедшим до нас соглашением Дмитрия Московского с Кейстутом. О существовании этого соглашения свидетельствует текст более позднего докончания Василия Темного с великим князем литовским Казимиром 1449 г., в котором граница между московской Ржевской волостью и литовскими владениями определена, как было при великом князи Кестутьи. Между тем Кейстут мог заключить такое соглашение лишь до своего поражения в усобице с Ягайлой, а после этого города Ржевской волости не могли определяться как литовские. В начале 1390 г. новый московский князь Василий Дмитриевич передал Ржеву своему дяде Владимиру Андреевичу Серпуховскому, и в дальнейшем она не переходила под контроль Литвы до конфликта Василия Темного с Казимиром в 1448 г.

Но при датировке Списка временем ранее 1381 г. возникает противоречие с фактами, указанными М. Н. Тихомировым и не вызвавшими возражений у других исследователей. В. Л. Янин предположил, что сведения о наличии каменных укреплений в Пскове и Порхове могли быть вставлены в Список позже его создания. Он сослался на явный случай редактирования в одном из поздних вариантов Списка: в сборнике Новгородского Софийского собора добавлен Ивангород, основанный в 1492 г. В других вариантах также есть разночтения: в самом раннем Комиссионном списке не упомянуты каменные стены в Орешке и Опочке, которые появляются в версии Новгородской четвертой летописи и повторяются во всех остальных. Но тут же В. Л. Янин признал, что укрепления в Орешке были возведены еще в 1352 г., потому в данном случае следует предполагать не сознательное редактирование протографа, а случайные пропуски в одном из списков.

Само написание Пустаа Ржова В. Л. Янин также счел результатом позднего редактирования, притом неудачного. Ржева на Волге (нынешний город Ржев) никогда не называлась Пустой. Такое название закрепилось за другой Ржевой, расположенной на юге Новгородской земли (на ее месте теперь существует город Новоржев), причем возникло оно лишь после разорения этой волости в 1435 г. самими новгордцами за неуплату дани. Предполагаемый редактор Списка, зная о наличии формы «Пустая Ржева», якобы вставил ее в текст, но ошибочно отнес не к новгородской, а к московской Ржеве.

При всем уважении к авторитету В. Л. Янина, это предположение чересчур рискованно. Доверие к русским летописям как историческим источникам базируется на общем выводе, что они крайне редко подвергались сознательному исправлению. Летописная традиция требовала максимально точного воспроизведения оригинала, в крайних случаях переписчик мог вставить собственные комментарии, но не трогал основной текст. Поздняя вставка Ивангорода – исключение из правил, потому и присутствует лишь в одном из вариантов. Если же принять форму Пустаа Ржова как результат редактирования, это порождает больше проблем, чем решает. Если переписчик знал, что одна из двух Ржев стала называться Пустой, и посчитал нужным внести такое уточнение в канонический текст, то почему он не отразил и тот наверняка известный ему факт, что она не осталась под властью Литвы? И почему он не сделал другие актуализирующие правки – скажем, не убрал исчезнувшую Коложу? Гораздо перспективнее оставаться на той позиции, что Список в целом отражает время своего создания, и отражает с очень высокой точностью.

Это не означает, что текст Списка не мог редактироваться в процессе его составления. Столь масштабный для своего времени проект требовал огромной подготовительной работы, предварительной фиксации сведений в некоем аналоге картотеки, которая могла случайно или намеренно тасоваться. Этим можно объяснить неоднократные нарушения порядка перечисления городов, отмечаемые всеми исследователями. Если предполагать, что составитель имел перед глазами карту, эти сбои выглядят необъяснимыми. Но предположение о записях на разрозненных листках, которые могли уточняться независимо друг от друга, делает ошибки более понятными.

Вероятно, вставками в процессе составления следует объяснять и немногочисленные анахронизмы: присутствие Тмутаракани, Немиги, Глотическа и т.п. Кто-то из сановных «рецензентов», возможно – сам Киприан, просматривая предварительные материалы, мог выразить недоумение, почему в списке отсутствуют названия, упоминаемые в хорошо известной ему «Повести временных лет». Непосредственный составитель добавил названные пункты, факт исчезновения которых не мог проверить на месте. Но после того, как Список был вписан в летописный свод, дальнейшее исправление его стало невозможным – именно потому он столь точно донес до нас реалии своего времени. И представляется достаточно убедительным, что временем этим была середина 1390-х годов.

Следовательно, мнение о том, что название «Пустая Ржева» возникло лишь после 1435 г., следует признать ошибочным. Это название применялось к одной из одноименных крепостей намного раньше, и только в этом случае составитель Списка мог ошибиться, приписав его верхневолжской Ржеве вместо новгородской.

Общий вывод о высокой достоверности Списка подтверждается при обращении к его литовской части, которая детальному анализу до сих пор не подвергалась. На территорию ВКЛ приходятся три самостоятельных перечня: помимо собственно литовских, на ней перечислены киевские и волынские города. В одном контексте с ними следует рассматривать и небольшой перечень смоленских городов, поскольку включение Смоленской земли в состав ВКЛ началось именно в интересующее нас время.

В этих перечнях обращает на себя внимание ряд «странностей». Из белорусских городов, известных в домонгольское время, отсутствуют Волковыск и Слоним, что на фоне присутствия Немиги и Голотическа особенно бросается в глаза. Белая, отторгнутая от Смоленского княжества при Ольгерде, выступает в качестве литовского города, тогда как Мстиславль (Мстиславъ на Вехре) фигурирует в числе смоленских, хотя уже в 1386 г. был под властью Литвы. На необычное отнесение Пинска к волынским городам обратил внимание уже М. Н. Тихомиров. Некоторые литовские и киевские города локализуются вперемешку: литовский Горваль находится между киевскими Речицей и Рогачевом, а киевский Копыль – между литовскими Клеческом и Случеском.

При детальном рассмотрении такие случаи лишь подтверждают высочайшую точность и достоверность Списка. Отсутствие Волковыска и Слонима объясняется тем, что они упоминаются не в «Повести временных лет», широко известной в XIV в. (именно тогда она была включена в различные летописные своды), а в галицко-волынской летописи, которая дошла до нас лишь в одном своде – Ипатьевском. Вполне возможно, что создателям Списка она не была известна. Сами же эти поселения в ту пору переживали упадок и, видимо, не воспринимались современниками в качестве городов. Судя по археологическим материалам, отложение культурного слоя на волковысском замчище прекращается в середине XIV в.,[14] поиски же оборонительных сооружений в Слониме того времени вообще не дали результатов.[15]

Копыль зачислен в киевские города, поскольку туда был переведен из Киева Владимир Ольгердович, о чем сообщает нам «Летописец великих князей литовских» (по Супрасльскому списку): Того жь лета на осен князь виликии Витовт выведе его ис Киева и дасть ему Копыл, a на Киеве посади князя Скиригаила.[16] Правда, не очень понятно, на осен какого года произошли эти события. Среди польских историков в конце ХХ века вопрос о княжении Скиргайлы в Киеве стал предметом дискуссии.[17] Один из ее участников, Я. Тенговский, в итоге склонился к осени 1394 г. – за несколько месяцев до смерти Скиргайлы.[18] Этому не противоречит последнее упоминание Владимира в качестве киевского князя в феврале 1394 г. – в акте поручительства за его брата Андрея Ольгердовича.[19]

Тем самым существенно сужается датировка Списка – он был завершен уже после того, как Владимир переместился в Копыль, а Скиргайло – в Киев, но до смерти Скиргайлы (наступившей, по хорошо аргументированной датировке О. В. Лицкевича, в январе 1395 г.[20]), после которой выделение киевских городов в особую категорию потеряло смысл.

Я. Никодем продолжает сомневаться в том, что Скиргайло успел реально получить власть над Киевом (на мой взгляд – без веских оснований). Но даже он признает, что в годах 1392 – 1394 можно говорить о соправлении Витовта и Скиргайлы в Литве.[21] А значит, должен был существовать и документ, закреплявший условия такого соправления и перечень владений, которые Скиргайло получил или должен был получить в качестве компенсации за утрату статуса наместника Ягайлы – примерно такой, как известный привилей 1387 г. о пожаловании ему Трокского княжения,[22] и более детальный, чем сохранившаяся трехсторонняя декларация Ягайлы, Скиргайлы и Витовта о предстоящем перераспределении власти, датированная декабрем 1392 г.[23]

Именно этот не дошедший до нас документ представляется вероятным источником для киевской части Списка. Исполнитель заказа Киприана мог ознакомиться с ним в Киеве, при дворе Скиргайлы. После отравления Скиргайлы этот документ был, вероятно, уничтожен по приказу Витовта, но составитель Списка успел его использовать. А значит, и местом составления Списка следует считать Киев, и даже более конкретно – тот самый двор митрополита у храма Св. Софии, где Скиргайло получил отравленную чашу из рук митрополичьего наместника.

Принадлежность Горваля к литовским, а не киевским городам может быть объяснена на основании догадки Я. Тенговского об идентичности Юрия, сына Ивана-Войдата Кейстутовича, с князем Юрием Толочко. Этот загадочный князь упоминается в 1391 г. как прежний владелец Стрешинской волости, пожалованной Виленскому капитулу.[24] Сама по себе эта догадка довольно рискованна, но ее правдоподобие существенно возрастает именно из-за способности объяснить маленькую «странность» Списка, которым Я. Тенговский не пользовался. Стрешин находится по соседству с Горвалем и вполне мог быть частью изначальной Горвальской волости. Видимо, она была пожалована Войдату в придачу к Новогородку, его основному уделу, а впоследствии перешла к его сыну. Косвенным указанием на это услужит отсутствие этого пункта в перечне русских волостей, пожалованных Скригайле в 1387 г. – к тому моменту у Горваля уже был иной владелец.

После эмиграции Юрия в Пруссию вместе с Витовтом в конце 1389 г. его владения были конфискованы, что дало Ягайле возможность в 1391 г. отделить от Горваля Стрешин и подарить его виленским каноникам. Обретя власть в 1392 г., Витовт вернул племяннику остаток Горвальской волости, а в качестве компенсации за Стрешин добавил Березинскую землю, отлученную от соседнего Рогачева. После смерти Юрия эта земля должна была вернуться под контроль рогачевского наместника, но каноники сумели добиться ее присоединения к уже принадлежащему им Стрешину. Именно эти события можно разглядеть за скупыми строками документа 1399 г.: Дали есмо землю каноником виленским на имя Березинская къ Стрешину, што были есмо дали князю Юрью Толочку, от Рогачева отоимя.[25] Так что Горваль был причислен к литовским городам вполне оправданно – он являлся вотчиной одного из Кейстутовичей. Его экстерриториальность по отношению к сопредельным волостям сохранилась и после смерти Юрия Толочко, когда Горваль был пожалован виленскому наместнику Войтеху Монивиду или его сыну Яну, в завещании которого упоминается в 1458 г.[26]

Тот же Я. Тенговский обосновал предположение, что Пинск в интересующее нас время принадлежал Юрию Наримонтовичу, который получил его после своего брата Василия, владевшего им в 1380-е гг. С ним Я. Тенговский отождествляет князя Юрия Пинского, свидетеля на договоре Витовта в 1398 г.[27] Если же вспомнить, что изначальной вотчиной Юрия Наримонтовича был Белз, от притязаний на который он не отказывался до конца жизни, то зачисление Пинска в ряд волынских городов перестает быть неразрешимой загадкой.

Само выделение волынских городов в отдельную категорию объяснить сложнее. Не исключено, что причина хотя бы частично кроется в альянсе между Витовтом и Юрием Наримонтовичем, о котором сообщает нам «Летописец великих князей литовских» по Слуцкому списку: A князь же великии Витовт совет сотвори со князьми своими, со княземь Юрьемь Наримонтовичом Бельским (явно имеется в виду Белз – В.Н.) и со княземь Иваномь Олгимонтовичомь, и поиде в Литву и сяде в Вилни, в Литве, на великомь княженьи.[28] Для летописца несомненна значительная роль, которую Юрий сыграл в обретении Витовтом власти над ВКЛ. Поэтому оправданно полагать, что после этого вплоть до своей смерти (последовавшей в конце 1398 г. или чуть позже) он пользовался особым статусом. Этот статус вполне мог быть закреплен не дошедшим до нас письменным соглашением, в котором перечислялись волынские и пинские владения Юрия в ВКЛ, а также объекты его притязаний в польской части Волыни. Это соглашение, в свою очередь, могло лечь в основу волынской части Списка, подобно тому, как в основу киевской легло соглашение со Скиргайлой. Исчезновение в дальнейшем всех упоминаний об этих соглашениях можно объяснить стремлением Витовта стереть из общественной памяти тот период, когда его власть не была единоличной.

Но этот вывод сугубо предварителен и требует дальнейшего уточнения. Кое-какие факты с ним не согласуются. Часть городов, отнесенных к волынским, представляли собой вотчину самого Витовта – это прежде всего Берестье и подляшский Брянск (Брынеск), но также и Луцк, пожалованный ему еще в бытность удельным князем. Почему эти города не фигурируют среди литовских, предстоит еще объяснить.

По-прежнему непонятно, почему к волынским городам были причислены Львов, Галич и другие центры, входившие в состав Польского королевства и включенные впоследствии в Русское воеводство. И с географической, и с политической точки зрения логичнее было бы объединить их в одну группу с подольскими, которые во всех вариантах, кроме Комиссионного списка (явно дефектного в этом месте) названы польскими. Надеюсь, что знатокам истории Западной Украины удастся найти разгадку. Могу лишь предположить, что она кроется в подробностях отношений между Юрием Наримонтовичем, Владиславом Ягайлой и Земовитом Мазовецким – фактическим владельцем Белза в данный период.

Что касается Мстиславля, он в ту пору принадлежал, видимо, Семену Ольгердовичу, недавнему князю Великого Новгорода. Дата начала его княжения в Мстиславле точно не известна. Летопись под 1392 г. сообщает о его убытии из Новгорода, откуда он поехаша в Литву къ своеи братьи.[29] По мнению большинства исследователей, именно после этого он получил Мстиславль. Но в 1396 г. в грамоте полоцкого наместника Монтигирда упоминается мир, заключенный ранее с Ригой князем Семеном (што есте со княземъ съ Семеномъ мир оузяли и с мужи полочаны).[30] Это дало основание В. Мацеевской предполагать правление Семена Ольгердовича между 1392 и 1396 гг. в Полоцке,[31] с чем согласился Я. Тенговский.[32] Представляется все же, что при Витовте в Полоцке правили не удельные князья, а наместники, первым из которых (предшественником Монтигирда) был князь Семен Дмитриевич Друцкий. Следующего полоцкого наместника, который фигурирует в грамоте 1409 г. как князь Иван Семенович,[33]есть все основания считать его сыном. Таким образом, говорить о княжении в Полоцке Семена Ольгердовича не приходится, а предположение о его правлении во Мстиславле с 1392 г. выглядит наиболее правдоподобным. Православное вероисповедание и прочные связи с Русью, как и в случае с его старшим братом Владимиром, не позволили составителю Списка отнести его удел к литовским городам. Вместо этого он был определен по своей исторической принадлежности к Смоленску.

Столь прекрасная осведомленность составителя Списка в политических и конфессиональных реалиях своего времени заставляет с большой осторожностью подходить к решению проблемы, поставленной В. Л. Яниным: почему в документе, составленном в конце 1394 г., многочисленные крепости Ржевской волости упомянуты в числе литовских, а не залесских городов, если с 1390 г. они принадлежали Владимиру Серпуховскому, а докончание 1449 г. ссылается на их подчиненность Москве со времен Кейстута?

У перечня литовских городов на пограничье с Московским княжеством наверняка тоже был какой-то документальный источник. Возможно, за основу был взят один из тех утраченных документов времен Ольгерда, существование которых обосновал О. В. Лицкевич.[34] В таком случае этот источник был уже изрядно устаревшим и требовал актуализации. Но, в отличие от таких княжеских резиденций, как Пинск, Мстиславль или Копыль, упоминавшиеся в нем мелкие городки на границе с Москвой не были непосредственно знакомы ни составителю Списка, ни его заказчикам. Сам факт наличия этих поселений в качестве «русских городов» они не смогли проигнорировать, но вот возможность уточнить, не изменилась ли с момента упоминания их принадлежность, имелась далеко не всегда. Потому эта часть Списка получилась не столь выверенной, как остальные.

Подведем общие итоги:

1. Непосредственной причиной создания Списка послужило желание митрополита Киприана очертить оптимальную в его представлении территорию метрополии Всея Руси: полностью или частично православные города Великого Княжества Владимирского, Великого Княжества Литовского, Великого Новгорода и Пскова, Польского королевства, Молдавского и Валашского господарств (с временно подчиненной последнему частью Болгарии).

2. Наиболее вероятным временем составления чернового варианта Списка представляется период княжения в Киеве Скиргайлы Ольгердовича (последняя четверть 1394 – самое начало 1395 г.), а местом – киевский двор митрополита, где была возможность ознакомиться с перечнем подвластных Скиргайле киевских городов.

3. Список составлялся образованным и хорошо ориентирующимся в географии исполнителем, вероятно – монахом или священником достаточно высокого ранга, который опирался на все доступные ему летописные и актовые источники и осуществлял по мере сил их актуализацию. Его возможности в этом были все же ограничены, чем и объясняется ряд хронологических несоответствий, в основном в отношении малоизвестных либо давно исчезнувших поселений.

4. В целом продуманный, но неоднократно нарушаемый порядок перечисления городов позволяет предполагать, что составитель пользовался не картой, а неким подобием картотеки, в которой некоторые записи в процессе работы перепутались.

5. Можно полагать, что уже составленный список просматривался и редактировался лично Киприаном, который наверняка останавливался в своем киевском дворе по дороге в Галич в 1395 г. Этот момент следует считать датой окончательного оформления Списка, после чего он больше не подвергался намеренным правкам вплоть до своей фиксации в предполагаемом летописном своде 1409 г.

6. Несмотря на ряд неточностей, Список является ценнейшим источником по исторической географии Руси конца XIV века.